РОЗА
МИРА И ЦАРСТВО АНТИХРИСТА:
4. Философия оговорки.
Но если между первым и последним
звеном этой логики нет ни единой ошибки, то встречается, как правило, множество
оговорок. Да, деспотизм безошибочно следует из свободы, но требуется оговорить,
что этот деспотизм нисколько не будет стеснять свободу, а напротив, станет
ее глубочайшим проявлением. Всякий последовательный радикал-утопист обычно
уснащает свой проект множеством оговорок, которые должны успокоить реформируемое
человечество, выказать "душевное тепло и участие", которое смягчило бы
резкость предстоящих преобразований и привлекло бы к проекту гниловатое
и компромиссное большинство. Заметим, что в сочинениях Маркса, Энгельса,
Ленина, Сталина оговорки занимают чуть ли не половину объема всего преобразовательного
и увещевательного текста. Это оговорки, сигнализирущие о принадлежности
текста не просто к утопической, но радикал-реформистской традиции, можно
свести к семи категориям - все они в изобилии встречаются и у Андреева.
Во-первых, реформатор оговаривает,
что все попытки, которые предпринимались ранее с той же целью идеального
преобразования и с треском проваливались, не имеют ничего общего с его
собственным проектом и даже не смеют уподобляться ему по имени. "...Уж
не теократия ли это (Роза Мира - М.Э.)? - Я не люблю слова "теократия"...
Никакой теократии история не знает и знать не может... Не иерократия, не
монархия, не олигархия, не республика: нечто новое, качественно отличное
от всего, до сих пор бывшего... Я не знаю, как его назовут тогда, но дело
не в названии, а в сути" (16).
Во-вторых, реформатор оговаривает,
что его проект может показаться слишком утопическим, несбыточным, и таким
он и в самом деле был в предыдущие эпохи, - но теперь, в связи с новыми
обстоятельствами, он впервые делается осуществимым. "Не случайно зло мира
ощущалось испокон веков и вплоть до нового времени неустранимым и вечным,
и католицизм, по существу, обращался, как и остальные религии, к "внутреннему
человеку", учил личному совершенствованию. Но времена изменились, материальные
средства появились, и заслуга всего исторического процесса, а не самой
Розы Мира в том, что она сможет теперь смотреть на социальные преобразования
не как на внешнее, обреченное на неудачу..." (13).
В-третьих, реформатор оговаривает
добровольный и сравнительно бескровный, ненасильственный характер реформ
- если же они и включают элементы принуждения, то такого, которое носит
временный характер, совершается в интересах подавляющего большинства над
подавляемым меньшинством и становится, в конце концов, всеобщей потребностью
и сознательной дисциплиной. "Ясно, что сущность государства, равно как
и этический облик общества, не может быть преобразована в мгновение ока.
Сразу же полный отказ от принуждения - утопия. Но этот элемент будет убывать
во времени и общественном пространстве... Возрастает и заменяет его собой
императив внутренней самодисциплины" (14)."Принуждение, насилие над чужой
волей мучительны для него (верховного наставника - М.Э.); он пользуется
ими лишь в редчайших случаях" (16). "Конечно, система запретов, наказаний
и поощрений в какой-то мере останется, особенно вначале. Но она будет играть
только подсобную роль и сведется к минимуму" (242).
В-четвертых, реформатор
оговаривает возможность всяких искажений, ошибочных и своекорыстных использований
его идей, которые тем не менее остаются верными в принципе, несмотря на
все "уклоны" и "перегибы". "Задачи всемирной церкви обретут с самого начала
столь огромные очертания, они будут столь обширны и многочисленны, что
ограничить число активных членов Розы Мира одними только людьми высокоидейными
и морально безупречными не найдется никакой практической возможности...
Как и в любое сообщество людей, даже основанное на самых возвышенных принципах,
в нее проникнут люди, не свободные от любоначалия, от тщеславия, от жажды
повелевать..."(263).
В-пятых, реформатор оговаривает,
что его проект будет осуществляться с трудностями, постепенно, с временными
колебаниями и отступлениями, но в природе человека нет ничего, что препятствовало
бы его конечному и полному осуществлению. "Долго еще будут давать себя
знать и застарелые национальные антагонизмы. Не сразу удастся уравновесить
и согласовать нужды отдельных стран и отдельных слоев населения... Трудно,
трудно это, ясно, что ужасно трудно..."(18). "...Не-так-то легко будет
выработать такую систему заполнения кресел в этих советах, которая гарантировала
бы все области культуры от вмешательства в руководящую ими деятельность
людей с узкопартийными или узкошкольными взглядами... Мне не думается,
однако, что в психологической атмосфере Розы Мира подобная система не могла
бы быть выработана" (22).
В-шестых, реформатор оговаривает,
что будущее общество, предначертанное в его проекте, никоим образом не
удалится от людей в область сухого, казенного, недосягаемого совершенства,
а напротив, будет служить живым людям и их конкретным интересам; совершенное,
будет снисходительно к несовершенным, истребляя вредные признаки формализма
и бездушия. "Система Розы Мира будет готовить кадры всемирного государства
так..., чтобы всякий, обращаясь к представителям власти или входя в учреждение,
встречал не бюрократов..., и не односторонних фанатиков, но братьев" (248)
"Надо, чтобы интернат (образцовое воспитательное учреждение будущего -
М.Э.) стал чем-то средним между товариществом и семьей. Всё, отдающее казенной
сухостью, чинной официальностью, начальственной холодностью, а тем более
муштрой, не должно сметь приближаться к этому зданию на пушечный выстрел"
(242).
Наконец, в-седьмых, реформатор
оговаривает, что даже его ум не в силах предвидеть всех деталей будущего
народоустройства, но этим займутся потомки, которым и нужно адресовать
все каверзные вопросы; его же учение - отнюдь не законченная догма, а только
начало великих преобразований. "Предрешать чисто экономический аспект этих
реформ - не мое дело... Регламентировать на десятилетия вперед такие частности
(как экономика - М.Э.) значило бы предаваться ненужному и даже вредному
прожектерству. Придет время, и авторитетная инстанция (у Маркса и Ленина
демократичнее: живое творчество масс - М.Э.) разработает и, со всеобщего
одобрения, приступит к практике всемирной экономической реконструкции"
(250).
Если мы во всех вышеприведенных
контекстах заменим Розу Мира на "революционное движение", "пролетарское
государство," "партийное руководство" или "коммунистическое человечество",
то обнаружим полное структурное сходство марксистского и андреевского дискурса,
которое в оговорках выступает еще яснее, чем в прямых утверждениях. Идеалы
могут разниться (хотя и они во многом совпадают), но способ взаимодействия
этих идеалов с действительностью, кокетство оговорок, отдаляющих сладкий
момент слияния, но призывающих поскорее ему отдаться, разжигающих утопическую
страсть реалистическими ссылками на трудные обстоятельства, - все это сближает
социальный соблазн с соблазном религиозным. Приобретает ли социальная утопия
религиозное измерение (К. Маркс) или религиозная утопия - измерение социальное
(Д. Андреев), они одинаково используют психологию соблазна: то дерзко срывают
покров с вожделенного будущего, то застенчиво окутывают его чуть просвечивающей
тканью.
Оговорочный стиль андреевской
утопии, столь роднящий ее с писаниями классиков марксизма, коренится в
том же двусмысленном источнике, что и сама идея церкви-государства. Поэму
о Великом Инквизиторе, сочинил, как известно, Иван Карамазов, желая прославить
мудрость Дьявола, безуспешно соблазнявшего Христа, но сумевшего соблазнить
христианскую церковь. Идея о превращении государства в церковь тоже сочинена
Иваном Карамазовым, как другая грань того же всеобъемлющего теократического,
точнее, сатанократического замысла. Нужно только удивляться тонкости этого
соблазна, если он смог прельстить и старца Зосиму, и отчасти даже самого
Достоевского как журналиста, автора "Дневника писателя", в последнем выпуске
которого, за 1881 год, хотя смутно и бегло, высказывается сходная идея,
якобы истинно православная и народная . Но Достоевский-художник мудрее
и тоньше Достоевского-журналиста, и недаром он "поручил" внести эту идею
в общественное сознание именно Ивану Карамазову, собеседнику черта и певцу
Великого Инквизитора. "Церковь должна заключать сама в себе всё государство",
- уверенно проповедует Иван святым отцам, "спокойно и не смигнув глазом",
как подмечает Достоевский . Очевидно, что это интеллектуальная провокация,
причем рассчитанная на то, что на нее одинаково попадутся и верующие, и
безбожники.
Андреев, во всяком случае,
принимает эту карамазовскую идею за свою собственную, как основание церковного
государства Розы Мира. Он прямо на нее ссылается: "Идея эта изложена в
известном диалоге Ивана Карамазова с иноками в монастыре. Заключается же
идея в уповании на то, что в историческом будущем осуществится нечто, противоположное
римской католической идее превращения церкви в государство...: превращение
государства в церковь. Семьдесят пять лет назад такая идея казалась каким-то
утопическим анахронизмом, двадцать пять лет назад - бредом мистика, оторванного
от жизни; сейчас же она заставляет призадуматься; через десять или двадцать
лет она начнет свое победоносное шествие по человечеству" (187). Оказывается,
что не только поэма о Великом Инквизиторе, но опосредованно и идея Розы
Миры есть изобретение Иванова ума, и Андреев честно отдает герою Достоевского
роль основоположника своей грядущей интеррелигии.
Не слишком ли много вокруг
Ивана согласных с ним? - и Зосима с ним соглашается, и Смердяков, и черт,
и Андреев, и чуть ли не сам Достоевский. В том и прелесть такого
рода двусмысленных идей, что они легко примиряют людей, во всем остальном
несогласных. Для атеистов идея государства-церкви не менее привлекательна,
чем для церковников, потому что в оцерковленном государстве никакой церкви,
отдельной от самого государства и его мирской деятельности, уже не останется
И Достоевский, как художник, вполне ясно характеризует эту статью как издевательскую
игру Иванова ума. "...Многие из церковников решительно сочли автора за
своего. И вдруг рядом с ними не только гражданственники, но даже сами атеисты
принялись и со своей стороны аплодировать. В конце концов, некоторые догадливые
люди решили, что вся статья есть лишь дерзкий фарс и насмешка" . Именно
дерзкий фарс и принят в монастыре за серьезное исповедание православной
веры - одна из тех ироний, которыми Достоевский не обходит и положительных
своих героев, и даже собственные задушевные убеждения. Статья Ивана Карамазова
о превращении православного государства в церковь и его поэма о превращении
католической церкви в государство - две стороны одной идеи, суть которой
взаимная подмена царства небесного и царства земного.
_______________________________
Примечания
В 1947 г. Андреев, за чтение в дружеском кругу своего романа "Странники ночи", был приговорен к 25 годам тюрем, при Хрущеве этот приговор был сокращен до 10 лет. "...Именно в тюрьме начался для меня новый этап метаисторического и трансфизического познания... Я имел... великое счастье бесед с некоторыми из давно ушедших от нас и ныне пребывающих в Синклите России". Даниил Андреев. Роза Мира. Метафилософия истории. М., "Прометей", 1991, сс. 34, 35. Все дальнейшие цитаты из "Розы Мира" будут приводиться по этому изданию, номера страниц будут указываться в скобках в тексте статьи.
Русские боги, М., "Современник", 1989; Железная мистерия. Поэма,
М., "Молодая гвардия", 1990. В соавторстве со своими сокамерниками,
известными учеными - биологом и историком, Андреев написал также
фантастическую пародийную энциклопедию: Д.Л.Андреев, В.В.Парин, Л.Л.Раков.
Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых
знаменитых деятелей всех стран и времен. М., "Московский рабочий", 1991.
Все произведения Андреева, написанные до его ареста, были уничтожены
органами безопасности.
"Урания". Ежеквартальный журнал. Основан в 1991 году. Главный
редактор Татьяна Антонян. Издается в Москве на русском и английском языке.
Публикации из Д. Андреева и комментарии к ним начинаются с первого номера
журнала.
Юрий Арабов. Переворот глазами метаисторика. "Площадь свободы. Литературно-публицистический сборник", сост. Вл. Друк. М."Веста", 1992, сс.23-47. Юрий Арабов - известный поэт и сценарист, целиком усвоивший метаисторический метод и терминологию Андреева; в его статье, посвященной событиям у Белого Дома, сам Даниил предстает в облике сверхъестественном, что типично для его современного восприятия как Учителя с большой буквы. "В середине уже почти пережитого нами двадцатого столетия клубится исполинская фигура человека (назовем его пока так), сумевшего внятно изложить на бумаге внушенную ему картину мироздания... Имя сему человеку Даниил Леонидович Андреев" (сс.27, 28).
Эта эсхатологическая, или метаисторическая направленность русской души нашла самого последовательного толкователя в Николае Бердяеве. "...Русский народ, по метафизической своей природе и по своему призванию в мире, есть народ конца. /.../ Историческое христианство, историческая церковь означают, что Царство Божье не наступило, означают неудачу, приспособление христианского откровения к царству этого мира. Поэтому в христианстве остается мессианское упование,, эсхатологическое ожидание, и оно сильнее в русском христианстве, чем в христианстве западном" (Николай Бердяев. Русская идея. Париж, ЫМЦА-ПРЕСС, 1971, сс. 195, 197).
Вот один из многих образчиков этой демагогии: "Мы ставим своей
конечной целью уничтожение государства, т.е. всякого организованного и
систематического насилия, всякого насилия над людьми вообще... Стремясь
к социализму, мы убеждены, что он будет перерастать в коммунизм, а в связи
с этим будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще...,
люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия
и без подчинения". В.И.Ленин. Государство и революция (1917). ПСС,т.33,
с.83. А раньше о том же заверял Энгельс:
"Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной
и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину
туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей..." Ф. Энгельс.
Происхождение семьи, частной собственности и государства (1884). Маркс
и Энгельс, Соч., т. 21, с.173.
В другом месте Даниил Андреев допускает, что "предположения Розы
Мира совпадают в некоторых частностях с панорамой мечты о коммунизме" (251).
Н.Г. Чернышевский. ПСС в 15 тт., т.11. М, ГИХЛ, 1939, с.277.
Там же, сс. 277, 280.
Такими потенциально влиятельными идеологами, приближенными к власти в позднюю горбачевскую эпоху, как Сергей Кургинян и его соавторы Б.Р.Аутеншлюс,П.С.Гончаров, Ю.В.Громыко, И.Ю.Сундиев, В.С.Овчинский, которые пишут в своей книге "Постперестройка", М., Политиздат, 1990: "Рассматривая коммунизм не только как теорию, но и как новую метафизику, ведущую к построению нового глобального вероучения..., содержащего многие коренные, жизненно важные для цивилизации черты новой мировой религии со своими святыми и мучениками, апостолами и символом веры..., мы относим к числу безусловных предтеч коммунизма Исайю и Иисуса, Будду и Лао-цзы, Конфуция и Сократа..." (сс.59-60). "Альтернативы коммунистической метарелигии, духовно соизмеримой ей по мощи идеи, сегодня не существует (с.66). Близки к этим пророкам обновленного коммунизма писатели Александр Зиновьев и Эдуард Лимонов, в свое время от коммунизма бежавшие, а теперь ностальгически его исповедующие.
"...Это в Бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты.
Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин
страшнее социалиста-безбожника", - передает в "Братьях Карамазовых"
Миусов мнение французского полицейского чина.
Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы. ПСС в 30 тт., Л., "Наука", 1976,
т.14, с.62.
Там же, сс. 230-231.
Там же, с.236.
Там же, с.62. Виктор Террас, на мой взгяд, справедливо замечает, что "эсхатологическая утопия отца Зосимы подозрительна с теологической точки зрения. Она отзывается светскими утопическими идеями Фурье и других социалистов, которые увлекали Достоевского в его юности" .Вицтор Террас. А Карамазов Цомпанион. МадисонЬ Тче Университы оф Шисцонсин Пресс, 1981, п.153.
Там же, с.62.
См. книгу 12 -ую "Розы Мира", главу "Культ", сс. 254-261.
Достоевский, цит. изд., т.14, с.236.
Там же.
Здесь опять повторяется интонация и словесный ряд Чернышевского: "Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они - счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, счастливцы, счастливцы!"
"...Я про наш русский "социализм" теперь говорю..., цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. ...Теперь я об этой лишь главной идее народа нашего говорю, об чаянии им грядущей и зиждущейся в нем, судьбами Божими, его церкви вселенской". Достоевский, ПСС, т.27, "Дневник писателя.1881", с.19. Правда, от своего имени Достоевский ни слова не говорит о поглощении церковью государства, да и оговаривает, что не все царствие Божье поместится на земле, останется еще и для неба.
Достоевский, цит. соч., сс. 56, 59.
Там же, с.16.